Круг девятый — Второй пояс (Антенора) — Предатели родины и единомышленников (окончание) — Третий пояс (Толомея) — Предатели друзей и сотрапезников

1

Подняв уста от мерзостного брашна,

Он вытер свой окровавленный рот

О волосы, в которых грыз так страшно,

4

Потом сказал: «Отчаянных невзгод

Ты в скорбном сердце обновляешь бремя;

Не только речь, и мысль о них гнетет.

7

Но если слово прорастет, как семя,

Хулой врагу, которого гложу,

Я рад вещать и плакать в то же время.

10

Не знаю, кто ты, как прошел межу

Печальных стран, откуда нет возврата,

Но ты тосканец, как на слух сужу.

13

Я графом Уголино был когда-то,

Архиепископом Руджери — он;*

Недаром здесь мы ближе, чем два брата.

16

Что я злодейски был им обойден,

Ему доверясь, заточен как пленник,

Потом убит, — известно испокон;

19

Но ни один не ведал современник

Про то, как смерть моя была страшна.

Внемли и знай, что сделал мой изменник.

22

В отверстье клетки — с той поры она

Голодной Башней называться стала,

И многим в ней неволя суждена —

25

Я новых лун перевидал немало,

Когда зловещий сон меня потряс,

Грядущего разверзши покрывало.

28

Он, с ловчими, — так снилось мне в тот час, —

Гнал волка и волчат от их стоянки

К холму, что Лукку заслонил от нас;

31

Усердных псиц задорил дух приманки,*

А головными впереди неслись

Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки.*

34

Отцу и детям было не спастись:

Охотникам досталась их потреба,

И в ребра зубы острые впились.

37

Очнувшись раньше, чем зарделось небо,

Я услыхал, как, мучимые сном,

Мои четыре сына* просят хлеба.

40

Когда без слез ты слушаешь о том,

Что этим стоном сердцу возвещалось, —

Ты плакал ли когда-нибудь о чем?

43

Они проснулись; время приближалось,

Когда тюремщик пищу подает,

И мысль у всех недавним сном терзалась.*

46

И вдруг я слышу — забивают вход

Ужасной башни; я глядел, застылый,

На сыновей; я чувствовал, что вот —

49

Я каменею, и стонать нет силы;

Стонали дети; Ансельмуччо мой

Спросил: «Отец, что ты так смотришь, милый?»

52

Но я не плакал; молча, как немой,

Провел весь день и ночь, пока денница

Не вышла с новым солнцем в мир земной.

55

Когда луча ничтожная частица

Проникла в скорбный склеп и я открыл,

Каков я сам, взглянув на эти лица, —

58

Себе я пальцы в муке укусил.

Им думалось, что это голод нудит

Меня кусать; и каждый, встав, просил:

61

«Отец, ешь нас, нам это легче будет;

Ты дал нам эти жалкие тела, —

Возьми их сам; так справедливость судит».

64

Но я утих, чтоб им не делать зла.

В безмолвье день, за ним другой промчался.

Зачем, земля, ты нас не пожрала!

67

Настал четвертый. Гаддо зашатался

И бросился к моим ногам, стеня:

«Отец, да помоги же!» — и скончался.

70

И я, как ты здесь смотришь на меня,

Смотрел, как трое пали друг за другом

От пятого и до шестого дня.

73

Уже слепой, я щупал их с испугом,

Два дня звал мертвых с воплями тоски;

Но злей, чем горе, голод был недугом».*

76

Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,

Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая

Как у собаки крепкие клыки.

79

О Пиза, стыд пленительного края,

Где раздается si!* Коль медлит суд

Твоих соседей, — пусть, тебя карая,

82

Капрара и Горгона с мест сойдут

И устье Арно заградят заставой,*

Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!

85

Как ни был бы ославлен темной славой

Граф Уголино, замки уступив,* —

За что детей вести на крест неправый!

88

Невинны были, о исчадье Фив,*

И Угуччоне с молодым Бригатой,

И те, кого я назвал,* в песнь вложив.

91

Мы шли вперед* равниною покатой

Туда, где, лежа навзничь, грешный род

Терзается, жестоким льдом зажатый.

94

Там самый плач им плакать не дает,

И боль, прорвать не в силах покрывала,

К сугубой муке снова внутрь идет;

97

Затем что слезы с самого начала,

В подбровной накопляясь глубине,

Твердеют, как хрустальные забрала.

100

И в этот час, хоть и казалось мне,

Что все мое лицо, и лоб, и веки

От холода бесчувственны вполне,

103

Я ощутил как будто ветер некий.

«Учитель, — я спросил, — чем он рожден?

Ведь всякий пар угашен здесь навеки».*

106

И вождь: «Ты вскоре будешь приведен

В то место, где, узрев ответ воочью,

Постигнешь сам, чем воздух возмущен».

109

Один из тех, кто скован льдом и ночью,

Вскричал: «О души, злые до того,

Что вас послали прямо к средоточью,

112

Снимите гнет со взгляда моего,

Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою,

Пока мороз не затянул его».

115

И я в ответ: «Тебе я взор открою,

Но назовись; и если я солгал,

Пусть окажусь под ледяной корою!»

118

«Я — инок Альбериго, — он сказал, —

Тот, что плоды растил на злое дело*

И здесь на финик смокву променял».*

121

«Ты разве умер?»* — с уст моих слетело.

И он в ответ: «Мне ведать не дано,

Как здравствует мое земное тело.

124

Здесь, в Толомее, так заведено,

Что часто души, раньше, чем сразила

Их Атропос* , уже летят на дно.

127

И чтоб тебе еще приятней было

Снять у меня стеклянный полог с глаз,

Знай, что, едва предательство свершила,

130

Как я, душа, вселяется тотчас

Ей в тело бес, и в нем он остается,

Доколе срок для плоти не угас.

133

Душа катится вниз, на дно колодца.

Еще, быть может, к мертвым не причли

И ту, что там за мной от стужи жмется.

136

Ты это должен знать, раз ты с земли:

Он звался Бранка д'Орья;* наша братья

С ним свыклась, годы вместе провели».

139

«Что это правда, мало вероятья, —

Сказал я. — Бранка д'Орья жив, здоров,

Он ест, и пьет, и спит, и носит платья».

142

И дух в ответ: «В смолой кипящий ров

Еще Микеле Цанке не направил,

С землею разлучась, своих шагов,

145

Как этот беса во плоти оставил

Взамен себя, с сородичем одним,

С которым вместе он себя прославил.*

148

Но руку протяни к глазам моим,

Открой мне их!» И я рукой не двинул,

И было доблестью быть подлым с ним.

151

О генуэзцы, вы, в чьем сердце минул

Последний стыд и все осквернено,

Зачем ваш род еще с земли не сгинул?

154

С гнуснейшим из романцев* заодно

Я встретил одного из вас,* который

Душой в Коците погружен давно,

157

А телом здесь обманывает взоры.