Оказавшись за порогом коровинского дома, Полина Андреевна ускорила шаг. За кустами накинула на голову капюшон, запахнула свой черный плащ поплотнее  и  сделалась почти совершенно невидимой в темноте. При всем желании Коровину теперь было бы непросто отыскать в осенней ночи свою обидчивую гостью.

Если уж сказать всю правду, Полина Андреевна на доктора нисколько не обиделась, да  и  вообще нужно было еще посмотреть, кто кого использовал во время несчастливо завершившегося ужина. Несомненно, у доктора имелись какие-то собственные резоны позлить черноокую красавицу, но  и  госпожа Лисицына разыграла роль столичной снобки неспроста. Все устроилось именно так, как она замыслила: Полина Андреевна осталась посреди клиники в совершенном одиночестве  и  с полной свободой маневра. Для того  и  тальма была сменена на длинный плащ, в котором так удобно передвигаться во мраке, оставаясь почти невидимой.

Итак, цель репризы, приведшей к скандалу  и  ссоре, была достигнута. Теперь предстояло выполнить задачу менее сложную – отыскать в роще оранжерею, где меж тропических растений обретается несчастный Алеша Ленточкин. С ним нужно было увидеться втайне от всех  и  в первую голову от владельца лечебницы.

Госпожа Лисицына остановилась посреди аллеи  и  попробовала определить ориентиры.

Давеча, проходя с Донатом Саввичем к дому сумасшедшего художника, она видела справа над живой изгородью стеклянный купол – верно, это  и  была оранжерея.

Но где то место? В ста шагах? Или в двухстах?

Полина Андреевна двинулась вперед, вглядываясь во тьму.

Вдруг из-за поворота кто-то вышел ей навстречу быстрой дерганой походкой – лазутчица едва успела замереть, прижавшись к кустам.

Некто долговязый, сутулый шел, размахивая длинными руками. Вдруг остановился в двух шагах от затаившейся женщины  и  забормотал:

– Так. Снова  и  четче. Бесконечность Вселенной означает бесконечную повторяемость вариантов сцепления молекул, а это значит, что сцепление молекул, именуемое мною, повторено еще бессчетное количество раз, из чего вытекает, что я во Вселенной не один, а меня бесчисленное множество,  и  кто именно из этого множества сейчас находится здесь, определить абсолютно невозможно…

Еще один из коллекции “интересных людей” доктора Коровина, догадалась Лисицына. Пациент удовлетворенно кивнул сам себе  и  прошествовал мимо.

Не заметил. Уф!

Переведя дыхание, Полина Андреевна двинулась дальше.

Что это блеснуло под луной справа? Кажется, стеклянная кровля. Оранжерея?

Именно что оранжерея, да преогромная – настоящий стеклянный дворец.

Тихонько скрипнула прозрачная, почти невидимая дверь,  и  Лисицыной дохнуло в лицо диковинными ароматами, сыростью, теплом. Она сделала несколько шагов по дорожке, зацепилась ногой не то за шланг, не то за лиану, задела рукой какие-то колючки.

Вскрикнула от боли, прислушалась.

Тихо.

Приподнявшись на цыпочки, позвала:

– Алексей Степаныч! Ничего, ни единого шороха. Попробовала громче:

– Алексей Степаныч! Алеша! Это я, Пелагия! Что это зашуршало неподалеку? Чьи-то шаги?

Она быстро двинулась навстречу звуку, раздвигая ветки  и  стебли.

– Отзовитесь! Если вы будете прятаться, мне нипочем вас не найти!

Глаза понемногу привыкли к темноте, которая оказалась не такой уж непроницаемой. Бледный свет беспрепятственно проникал сквозь стеклянную крышу, отражаясь от широких глянцевых листьев, посверкивал на каплях росы, сгущал причудливые тени.

– А-а! – захлебнулась криком Полина Андреевна, схватившись за сердце.

Прямо у нее перед носом, слегка покачиваясь, свисала человеческая нога – совсем голая, тощая, сметаннобелая в тусклом сиянии луны.

Здесь же, в нескольких дюймах, но уже не на свету, а в тени, болталась  и  вторая нога.

– Господи, Господи… – закрестилась госпожа Лисицына, но поднять голову побоялась – знала уже, что там увидит: висельника с выпученными глазами, вывалившимся языком, растянутой шеей.

Собравшись с духом, осторожно дотронулась до ноги – успела ли остыть?

Нога вдруг отдернулась, сверху донеслось хихиканье,  и  Полина Андреевна с воплем, еще более пронзительным, чем предыдущий, отскочила назад.

На толстой, разлапистой ветке неведомого дерева… нет, не висел, а сидел Алеша Ленточкин, безмятежно побалтывая ногами. Его лицо было залито ярким лунным светом, но Полина Андреевна едва узнала былого Керубино – так он исхудал. Спутанные волосы свисали клоками, щеки утратили детскую припухлость, ключицы  и  ребра торчали, словно спицы под натянутым зонтиком.

Госпожа Лисицына поспешно отвела взгляд, непроизвольно опустившийся ниже дозволенного, но тут же сама себя устыдила: перед ней был не мужчина, а несчастный заморыш. Уже не задорный щенок, некогда тявкавший на снисходительного отца Митрофания, а, пожалуй, брошенный волчонок – некормленый, больной, шелудивый.

– Щекотно, – сказал Алексей Степанович  и  снова хихикнул.

– Слезай, Алешенька, спускайся, – попросила она, хотя прежде называла Ленточкина только по имени-отчеству  и  на “вы”. Но странно было бы соблюдать церемонии со скорбным рассудком мальчишкой, да еще голым.

– Ну же, ну. – Полина Андреевна протянула ему обе руки. – Это я, сестра Пелагия. Узнал?

В прежние времена Алексей Степанович  и  духовная дочь преосвященного сильно недолюбливали друг друга. Раза два дерзкий юнец даже пробовал зло подшутить над инокиней, однако получил неожиданно твердый отпор  и  с тех пор делал вид, что не обращает на нее внимания. Но сейчас было не до былой ревности, не до старых глупых счетов. Сердце Полины Андреевны разрывалось от жалости.

– Вот, смотри, что я тебе принесла, – ласково, как маленькому, сказала она  и  стала вынимать из висевшего на шее рукодельного мешка тарталетки, канапешки  и  пирожки-миньончики, ловко похищенные с тарелки во время ужина. Получалось, что не такой уж исполинский аппетит был у гостьи доктора Коровина.

Обнаженный фавн жадно потянул носом воздух  и  спрыгнул вниз. Не устоял на ногах, покачнулся, упал.

Совсем слабенький, охнула Полина Андреевна, обхватывая мальчика за плечи.

– На, на, поешь.

Упрашивать Алексея Степановича не пришлось. Он жадно схватил сразу два миньончика, запихнул в рот. Еще не прожевав, потянулся еще.

Еще неделя, много две,  и  умрет, вспомнила Лисицына слова врача  и  закусила губу, чтоб не заплакать.

Ну  и  что с того, что она, проявив чудеса изобретательности, пробралась сюда? Чем она может помочь? Да  и  Ленточкин, как видно, в расследовании ей тоже не помощник.

– Потерпите, мой бедный мальчик, – приговаривала она, гладя его по спутанным волосам. – Если тут козни Дьявола, то Бог все равно сильнее. Если же это происки злых людей, то я их распутаю. Я непременно спасу вас. Обещаю!

Смысл слов безумцу вряд ли был понятен, но мягкий, нежный тон нашел отклик в его заплутавшей душе. Алеша вдруг прижался головой к груди утешительницы  и  тихонько спросил:

– Еще придешь? Ты приходи. А то скоро он меня заберет. Придешь?

Полина Андреевна молча кивнула. Говорить не могла – душили из последних сил сдерживаемые слезы.

Лишь когда вышла из оранжереи  и  удалилась от стеклянных стен подальше в рощу, наконец, дала себе волю. Села прямо на землю  и  отплакала разом за всех:  и  за погубленного Ленточкина,  и  за погасшего, пришибленного Матвея Бенционовича,  и  за самоубийцу Лагранжа,  и  за надорванное сердце преосвященного Митрофания. Плакала долго – может, полчаса, а может,  и  час, но все не могла успокоиться.

Уж луна добралась до самой середины небосвода, где-то лесу заухал филин, в окнах больничных коттеджей один за другим погасли огни, а ряженая монахиня все лила слезы.

Неведомый, но грозный противник бил без промаха,  и  каждый удар влек за собой ужасную, невозвратимую потерю. Доблестное войско заволжского архиерея, защитника Добра  и  гонителя Зла, было перебито,  и  сам полководец лежал поверженный на ложе тяжкой, быть может, смертельной болезни. Из всей Митрофаниевой рати уцелела она одна, слабая  и  беззащитная женщина. Все бремя ответственности теперь на ее плечах,  и  отступать некуда.

От этой устрашающей мысли слезы из глаз госпожи Лисицыной не полились еще пуще, как следовало бы, а парадоксальным образом вдруг взяли  и  высохли.

Она спрятала вымокший платок, поднялась  и  пошла вперед через кусты.