По прибытии в Эстансию доктор был вынужден оставить Терезу в обществе одной местной служанки  и  под охраной Алфредана, так как неотложные дела заставили его выехать в Баию. Ко всем недоверчивая, со следами побоев на теле  и  разбитым сердцем, которое помнило все унижения, испытанные в доме Жустиниано Дуарте да Роза, любовь к Дану  и  позор от пребывания в тюрьме, позже – в пансионе, она существовала, не думая о будущем,  и  никак не могла прийти в себя. Тереза согласилась поехать с доктором из-за сложившихся вокруг неё тяжелых обстоятельств, а также из уважения. Только ли уважения?  И  влечения, которое она испытала, когда он поцеловал её у дверей пансиона, прежде чем посадить на лошадь. Поехала, не зная, чем всё это кончится. Габи, объявив Терезе о приезде за ней в пансион доктора Эмилиано, встревожила Терезу мимолетным интересом заводчика, капризом власть имущего  и , возможно, быстрым её возвращением в пан­сион, двери которого для неё всегда открыты.

В доме доктора Тереза взяла на себя обязанности сожительницы, не любовницы. В постели она загоралась при одном взгляде на его мужскую фигуру  и  при первом прикосновении его рук. Неизменной  и  растущей любви, которой отдалась Тереза, предшествовало сладострастие, а потом нежность  и  только со временем всё это слилось воедино  и  стало глубоким. В остальном она продолжала жить так, как жила бы в доме Жустиниано Дуарте да Роза. С утра пораньше она принималась за уборку огромного дома, беря на себя весь тяжёлый  и  грязный труд, тогда как служанка прохлаждалась, следя за кастрюлями на кухне, или ходила по гостиной с цветной метёлочкой для смахивания пыли, которую уже стерла Тереза. Молчаливый  и  деятельный, с седеющей курчавой шевелюрой, Алфредан ухаживал за запущенным садом, ходил за покупками  и  охранял дом  и  добродетель Терезы. С каждым днём изучая Терезу всё больше  и  больше, доктор всё еще не знал её до конца  и  считал осторожность необходимой. А Тереза ухитрялась исполнять  и  обязанности Алфредана: только он собирался вынести мусор, как оказывалось, что она уже это сделала. Она ела на кухне вместе с работником  и  служанкой прямо руками, хотя ящики были полны серебряных столовых приборов.

 И  дом превратился в игрушку: удобный особняк с большим фруктовым садом, две просторные залы – гостиная  и  столовая, четыре комнаты, смотрящие на реку Пиауитингу, огромная кухня  и  буфетная, не считая пристройки, где находились ванные, а также комнаты для прислуги, чулан  и  кладовая. Зачем нужен такой большой дом? – спрашивала себя Тереза, тщательно убирая его. К чему столько мебели, да такой необычной мебели? Много требовалось времени  и  сил, чтобы поддерживать в приличном виде эту старинную мебель из жаканды, потерявшую вид от старости  и  неухода. Особняк  и  сад, мебель, кое-какая английская фарфоровая посуда  и  столовые серебряные приборы – это были остатки былого величия семьи Монтенегро, последняя чета которых доживала где-то свой век. Как потом узнала Тереза, доктор купил дом, мебель  и  все остальное, включая столовые приборы, не торгуясь, но  и  не слишком дорого. К сожалению, напольные часы, домашний алтарь, статуэтки  и  барельефы святых были увезены любителями старины, заплатившими за них очень дешево.

Доктор был в восторге от сада  и  мебели, а также от расположения дома – участок находился в хорошем месте, тихом, спокойном уголке. Естественно, что приезд новых жильцов вызвал любопытство тех, кто знал, что особняк продан. Поскольку их досуг был долгим  и  не заполненным, им нужны были дополнительные сведения о вновь приехавших,  и  некоторые, привыкшие всё знать, стали даже стучаться в двери дома, чтобы завязать разговор, однако неразговорчивость Алфредана послужила хорошим заслоном от всех возможных бездельников. Им только удалось узнать, что в доме две служанки, занятые тщательной уборкой; одна из местных, другая привезённая  и  такая чумазая, что  и  лица не рассмотреть, а так вроде девочка,  и  очень старательная в работе. Та же, для которой предназначалась эта роскошь, должно быть, пожалует, когда всё будет прибрано  и  готово к её услугам.

Никто из любопытствующих, будь то мужчина или женщина, не сомневался в назначении этого теплого  и  богатого гнездышка, весьма подходящего для того, чтобы укрыть здесь любовные связи, как говорил Аминтас Руфо, молодой поэт, вынужденный торговать тканями в магазине отца. Доктор, у которого нет  и  не было ни­каких дел в Эстансии  и  который появляется здесь, чтобы пообедать со своим другом Жоаном Нассименто Фильо, приобрел особняк Монтенегро только для того, чтобы поселить в нём любовницу, судачили окружаю­щие,  и  причин для того было вполне достаточно. Во-первых, богач – бабник, о чём сплетничают как в Баии, так  и  в Аракажу, по обе стороны реки Реал, во-вторых, Эстансия удобно расположена на полпути между заводом в Кажазейрасе  и  городом Аракажу – теми местами, где доктор имел своё дело  и  семью,  и , наконец, место это считалось прекрасным, приятным уголком, идеальным прибежищем для любовных утех.

 И  вот как-то к вечеру у дома остановился грузовик; шофёр  и  двое грузчиков стали сгружать большие  и  маленькие ящики  и  множество коробок, на некоторых стояла надпись: «Осторожно!» Тут же у дома собрались любопытные. Стоя на противоположной стороне улицы, они по габаритам определяли их содержимое: холодильник, радиоприемник, пылесос, швейная машина; вещей было много, доктор, как видно, не считался с расходами. Скоро, должно быть, прибудет  и  ожидаемая особа. Они выставили дозорных, организовали дежурство до девяти вечера, но доктор, как знать, может,  и  нарочно, приехал в автомобиле на рассвете.

Встав в восемь часов утра – обычно в семь он уже был на ногах, но в эту ночь, заснув после приятных игр в постели почти на рассвете, – он не обнаружил Терезы около, а нашёл её за работой со щёткой в руке, тогда как служанка еще только продрала глаза, чтобы с ним поздороваться. Эмилиано не сделал никому никакого замечания, только пригласил Терезу выпить кофе.

– Я уже пила. Девушка подаст вам, сеньор. Извините, что не успела… –  И  она продолжила уборку.

Доктор в раздумье выпил кофе с молоком, съел кускус из маиса, жареный банан, маниоковые пирожки, следя глазами за Терезой, продолжающей уборку. Она вымыла спальню, собрала мусор, вынесла горшок. Стоя на пороге, служанка ждала, когда он закончит есть, чтобы убрать посуду. После кофе, взяв книги, доктор устроился в гамаке, покинув его около полудня, чтобы принять душ  и  переодеться. Когда Тереза увидела его одетым, она спросила:

– Можно подавать на стол?

Эмилиано улыбнулся.

– После того как ты примешь душ, переоденешься  и  будешь готова.

Терезе в этот час даже в голову не могло прийти принимать душ – это сейчас-то, когда еще столько надо сделать работы.

– Я хотела помыться, когда приведу всё в порядок. У меня еще много дел.

– Нет, Тереза. Иди прими душ сейчас же.

Она повиновалась, ведь повиноваться она привыкла. Возвращаясь из ванной, она увидела, как Алфредан несет бутылки в сад, где перед каменной скамьёй уже стоял складной столик, привезенный на грузовике. За ним  и  ждал её доктор. Одетая в чистое платье, она подошла к нему  и  спросила:

– Можно подавать?

– Чуть погодя. Садись сюда, со мной. – Он взял бутылку  и  рюмку. – Давай выпьем за наш дом.

Тереза никогда не пила. Однажды капитан угостил её стопкой кашасы, но она, едва пригубив, не сдержала гримасы отвращения. Но проклятый капитан заставил её выпить стакан  и  налил снова. Однако никогда боль­ше не предлагал ей выпить – эта девочка слаба, не хватает ей еще разреветься, как на петушином бое, от первой её уже выворачивает. В пансионе Габи, когда какой-нибудь клиент подзывал девицу, чтобы составила ему компанию за рюмкой, обязанностью той было просить вермут или коньяк. Приносимые Аррудой толстые  и  тёмные стаканы, наполненные чаем, только цветом напоминали коньяк или вермут  и  еще ценой, что было особенно прибыльно для заведения. Иногда клиент предлагал ей выпить пиво, тогда она делала два-три глотка без всякого энтузиазма.  И  так никогда  и  не полюбила пиво, хотя, уже живя у доктора, научилась ценить горькие напитки.

Она взяла бокал  и  услышала:

– За то, чтобы дом наш был весёлым.

Вспомнив вкус кашасы, она пригубила прозрачное золотистое вино.  И  с удивлением почувствовала приятный вкус  и  попробовала снова.

– Это портвейн, – сказал доктор, – одно из прекрасных изобретений человека, лучшее португальское вино. Выпей, не бойся, хороший напиток вреда не причинит.

Тереза не поняла до конца смысла сказанного доктором, но вдруг почувствовала себя, как никогда, спокойно. Доктор рассказал ей о портвейне  и  о том, что его пьют после еды, с кофе или вечером, но никак не перед обедом. Почему же тогда он дал ей портвейн сейчас? Да потому, что портвейн – король вин. Если бы он дал ей сейчас биттер или джин, которые, очень мо­жет быть, ей не понравились бы, тогда она отказалась бы от портвейна, но, начав с него, она, может, попробует  и  еще что-нибудь. Эмилиано продолжал рассказывать ей о винах, разных, в том числе сладких, которые со временем она должна попробовать  и  отличить одно от другого: мускат, херес, мадера, малага, токай. Ее жизнь только начинается.

– Забудь всё, что было до сих пор, выкинь из голо­вы всё, здесь ты начинаешь новую жизнь.

Он отодвинул стул, чтобы Тереза села, сам стал накладывать еду, причём ей подал тарелку первой. Она не верила своим глазам: где же такое видано? Они выпили прохладительное из плодов манго,  и  доктор снова подал ей бокал первой. Смущённая Тереза едва притрагивалась к еде, слушая его рассказы об удивительных кулинарных рецептах, один другого невероятнее, Матерь Божья!

Понемногу Тереза стала чувствовать себя непринуждённей; слушая доктора, она громко изумлялась, когда он описывал ей некоторые иностранные лакомства: плавники акул, столетние яйца, саранчу. Тереза уже слышала, что где-то едят даже лягушек,  и  доктор подтвердил: превосходное мясо. Однажды ей довелось попробовать ящерицу, поджаренную Шико Полподметки,  и  ей понравилось. Всякая дичь вкусна, у неё редкий, необычный вкус. А хочет ли знать Тереза, из чего готовят самое вкусное блюдо?

– Из чего?

– Из улиток.

– Из улиток? Ой, какая гадость…

Доктор рассмеялся, но смех его был искренен  и  весел.

– Так вот, Тереза, как-нибудь я приготовлю блюдо из улиток,  и  ты оближешь пальчики. Знаешь, я отлич­ный повар.

За этой непринуждённой болтовнёй смущение Терезы прошло,  и  за десертом она уже смеялась без всякого стеснения, слушая рассказ доктора о том, как французы держат улиток в течение недели в закрытой коробке с дырками, потчуя их пшеничной мукой, единственной едой пленниц,  и  меняют муку ежедневно, пока улитки не станут совершенно чистыми.

– А саранча? Её действительно едят? Где?

– В Азии, приготовленную с мёдом. В Кантоне обожают собак  и  змей. Впрочем,  и  в сертане едят удава-жибойю  и  крылатого муравья. Это то же самое.

Когда встали из-за стола  и  доктор взял Терезу за руку, она улыбнулась ему совсем по-иному, с нежностью.

 И  снова в саду, на той же самой старинной скамье, некогда покрытой изразцами, целуя её влажные от выпитого вина губы, он сказал ей:

– Тебе раз  и  навсегда надо усвоить одну вещь. Её должна понять эта головка. – Он коснулся её черных волос. – Ты – хозяйка дома, а не служанка. Этот дом – твой, он тебе принадлежит.  И  если служанка не выполняет работу добросовестно, возьми другую, двух, трех, сколько нужно. Я не хочу тебя видеть грязной, протирающей мебель, выливающей ночные горшки.

Тереза была сражена манерой обращения доктора. Она привыкла слышать крики  и  брань, получать пощёчины  и  удары палматории, плеть, когда что-то было не так  и  не вовремя сделано. Да, она спала в постели капитана, но была последней его рабой. Даже в тюрьме она должна была убирать три камеры  и  уборную.  И  в пансионе Габи тоже спать до обеда она не спала, дел у неё всегда было предостаточно.

– Ты – хозяйка дома, не забывай об этом. Ты не можешь быть грязной, плохо одетой. Я хочу тебя ви­деть красивой… Хотя, даже грязная, в тряпье, ты всё равно красива, но я хочу, чтобы твоя красота была яркой, хочу видеть тебя чистой, элегантной, сеньорой. – Он повторил: – Сеньорой.

«Сеньорой? Ах, сеньорой я никогда не стану…» – подумала Тереза, слушая доктора,  и  он, словно прочтя её мысли, сказал:

– Ты не станешь сеньорой только в том случае, если не захочешь, если у тебя не будет желания стать ею.

– Я постараюсь…

– Нет, Тереза, постараться – недостаточно.

Тереза взглянула на Эмилиано,  и  он увидел в её черных глазах тот алмазный блеск.

– Я не знаю, какой должна быть сеньора, но грязной  и  оборванной вы меня больше не увидите, это я обещаю.

– А служанку, которая бездельничала, позволяя тебе работать, я прогоню…

– Но она не виновата, я ведь сама стала работать… Я привыкла…

– Даже если она не виновата, она все равно не должна здесь оставаться. Для неё ты уже никогда не станешь хозяйкой, ведь она видела, как ты выполняла работу служанки,  и  уважать тебя не будет. А я хочу, чтобы все относились к тебе с уважением. Ты здесь хозяйка  и  выше тебя только я,  и  никто другой.