В  тот день мальчишки надрывались, вопя у трамваев, у вокзалов, носясь по улицам со скоростью подстреленных воробьев:

— Тайна подземной Москвы раскрыта!

— Только десять копеек!

— Вот она, тайна подземной Москвы!

На столбах наскоро наклеивали громадные афиши о лекции археолога Мамочкина. Конная милиция оцепила штаб концессионеров на Софийке.

На площадках трамваев, даже  в  тот момент, когда им выдавливали кишки, а карманники и дважды и трижды заправляли пальцы  в  уже опустошенные карманы, — москвичи удивлялись сверхъестественным новостям. И если один начинал:

— Вы слышали о…

— …подземной экспедиции, . — добавлял другой.

Во всех отделениях ГУМа, кооперативах и даже  в  палатках частных торговцев  в  этот день пала производительность труда не меньше чем на пятьдесят процентов. Словом, это был совершенно невероятный день. Даже  в  посольстве, где еще с утра было получено печальное известие о смерти гражданина Фредерико Главича, посол прежде поторопился уведомить свое правительство о важных находках, сделанных русской экспедицией  в  московских подземельях, а уже потом распорядился отправить тело Главича  в  Америку, так как ко всему этому он оказался еще гражданином штата Иллинойс, а все американские граждане, где бы они ни испустили дух, подлежат обязательному погребению на американской земле…

К оранжеватому домику на Никитской,  в  той ее части, где еще тенисты сады и негулок шум трамваев, часов с двенадцати начиналось пешее и конное паломничество любопытных, желавших лично убедиться  в  чудесах, рассказанных сегодняшними утренними газетами. На заводе «Динамо» под воротами было сегодня пусто, но афиша стенной газеты — ее успели вывесить у входа — объясняла такое ненормальное затишье: на заводе шла лекция товарища Арсения Дротова, участника экспедиции  в  московское подземелье. И флаг, красный с черной, траурной каймой, медлительно плескавшийся на ветру, всем, кто стремился из первоисточников услышать о столь поразительных вещах, напоминал о праздности любопытства.

Как раз  в  этот самый— день, к величайшему моему сожалению, я не присутствовал  в  Москве. По этой причине я не посетил ни лекцию археолога Мамочкина, на которую, как говорят, еще  в  полдень не осталось ни одного даже самого маленького билета, ни доклада товарища Дротова, ни даже волнения москвичей мне не пришлось наблюдать лично. Я знаю, это — большая оплошность, моему роману .недостает описания московских торжеств. Но виноват  в  этом приятель мой Василий Алексеевич Сеничкин, мельник из села Излово, у которого как раз  в  этот день, на виду у московских торжеств, прорвало мельницу…

Он с утра пустил воду, и мельница под окном ревела густым размеренным шумом, словно большой, уставший верблюд, а я сидел у окна и глядел, как по двору, прилипая лапами к весенней грязи, прохаживаются гуси, индюки, куры и всякая другая живность, включительно до большой измазанной свиньи, вышедшей на солнце почесать бок о перевернутую телегу… На этой самой мельнице, у окошка с фикусом, я и придумал все эти штуки о подземной Москве. И конечно, у меня хватило бы изобретательных средств описать весь ход московских торжеств, если бы полчаса назад  в  комнату не ворвался мельник и не заорал  в  самое ухо:

— Скорее! Скорее! Мельницу прорвало!

Сентябрь 1924 года

Село Излово, Мещанского уезда